С детства я слушал музыку и узнавал мелодии по полутону. Я любил смотреть на деревья и фантазировать о пейзажах. Но всегда находились внутренние силы, которые останавливали желание нарисовать свой пейзаж и сложить свою музыку. Творчество оставалось в теле.
Потом появилось надо «кем-то стать», чтобы позволить себе петь или рисовать, и уж тем более танцевать.
Стандарты. Школа восьмидесятых придавила внутренние рисунки и мелодии. Из внешнего поля они постепенно перешли во внутреннюю убежденность.
Мне позвонила дочь.
— Папа, кажется, я придумала коллекцию. Мне нужна поддержка.
Она рассказывает концепцию. Я прикрываю глаза. Эта идея знакома: она была в этом поле, но в ней есть и обновление.
Лежа в шавасане, я вдруг отступаю на шаг от потока мыслей: в сознании всплывают картинки прошлого, цветные дома в Венеции. Идеи плывут в полусне, их можно брать, но нельзя торопиться. Я ловлю одну из них. Малейший поворот головы, и контакт может быть потерян.
Я думаю о цвете и перехожу к живым цветам. Перебираю розы и тюльпаны, чувствую их аромат. Но узор пока не целен.
Потом появилось надо «кем-то стать», чтобы позволить себе петь или рисовать, и уж тем более танцевать.
Стандарты. Школа восьмидесятых придавила внутренние рисунки и мелодии. Из внешнего поля они постепенно перешли во внутреннюю убежденность.
Мне позвонила дочь.
— Папа, кажется, я придумала коллекцию. Мне нужна поддержка.
Она рассказывает концепцию. Я прикрываю глаза. Эта идея знакома: она была в этом поле, но в ней есть и обновление.
Лежа в шавасане, я вдруг отступаю на шаг от потока мыслей: в сознании всплывают картинки прошлого, цветные дома в Венеции. Идеи плывут в полусне, их можно брать, но нельзя торопиться. Я ловлю одну из них. Малейший поворот головы, и контакт может быть потерян.
Я думаю о цвете и перехожу к живым цветам. Перебираю розы и тюльпаны, чувствую их аромат. Но узор пока не целен.